привокзальная милиция. В обезъяннике он немного протрезвел, а так как машина из вытрезвителя все не шла и не шла, менты выгнали его вон. Гуня опять пошел на вокзал, и там он познакомился с очень милой дамой, которая работала проводником в липецком поезде. Дама посадила его в служебное купе, и всю дорогу до Липецка они пили водку и трахались. В сознательные моменты женщина рассказывала Гуне о Новолипецком металлургическом комбинате, который продали американскому финансовому монстру, и в начале его продали за миллион долларов, а в конце — за десять тысяч рублей. Гуня съездил в служебном купе до Липецка и обратно, и к вечеру 10го числа он вновь стоял на твердой земле Павла.
Страх у Гуни прошел, и он не тревожился о прошедшем бытии, как не тревожатся люди о том, что случилось в прошлом рождении. Проводница тоже была в прошлом рождении. Он купил бутылку водки, но, не чувствуя страха, не стал ее пить. Он подумал, чего ему хочется, и вспомнил, что ему хочется повидать десятилетнюю сестренку, которая жила с отчимом и матерью в доме у Кропоткинской. Гуня купил гроздь бананов и глупую куклу, погрузился в троллейбус и поехал к Арбату.
В семь часов тридцать четыре минуты милиционер Андрей Городейкий, сидевший в потрепанной машине, припаркованной возле магазина «Овощи», напрягся и протер глаза: небритый и слегка помятый Баркин прошел мимо него к подъезду.
Милиционер сунулся в бардачок и достал оттуда две штучки — служебную рацию и сотовый телефон, который ему дал Сазан. Рация была тяжелая и советская, выданная органам накануне Московской олимпиады. Телефон был шикарный, с белым пластмассовым брюшком и податливыми, как женское тело, кнопками.
Городейский вынул из кармашка зеленые доллары, которые дал ему Сазан, и долго рассматривал портрет американского общественого деятеля Бенджамина Франклина.
Андрей поднял за ушко советскую рацию и положил ее обратно в бардачок. Потом он взял «панасоник» и набрал затверженный номер.
В 7:30 на столе Валерия зазвонил телефон.
— Гуня у отчима, — сказал голос милиционера, — с бананом и книжкой. Валерий сунул в карман пистолет и побежал наверх, перепрыгивая через две ступеньки.
Когда кремовый «Вольво» Валерия тронулся с места, случилось сразу два события. Вопервых, Валерий забыл снять ручной тормоз, и прежде, чем он обратил на это внимание, тормоз был немного попорчен. Второе событие состояло в том, что передатчик, прикрепленный утром под выхлопной трубой «Вольво», стал тихо попискивать. Валерий не знал об этом передатчике, и милиция о нем не знала, — у милиции не было денег на такие штучки.
Дверь Гуне открыл его отчим, — растрепанный человек в засаленной рубашке, один конец которой свисал поверх белых тренировочных штанов, а другой был заправлен внутрь.
— А где Галя? — удивился Гуня.
— У Гали пение, — ответил отчим.
У Гали всегда по пятницам было пение, и отчиму казалось, что было уже две или три пятницы, в которые Гуня задавал этот вопрос. Как это часто бывает, отчиму казалось невероятным, что об этом факте, так твердо установленном в кругу семьи, можно забыть, — или даже вовсе его не знать. К тому же он видел, что Гуня либо пьян, либо вчера был пьяный.
— А, — сказал Гуня, — ну я пойду.
— Можешь ее подождать, — сказал отчим, — мать уже пошла ее встречать. Гуня нерешительно потоптался в прихожей и положил бананы и куклу прямо на старые тапки матери.
— Киска, — сказал он вдруг обрадованно.
В прихожую вышла серая кошка, которую Гуня подобрал еще котенком, и отнес к сестре. Гуня пожалел, что не купил кошачьей еды.
— А пожрать есть? — спросил Гуня, решительно наконец роняя вниз свою черную куртку и устремляясь на кухню.
Отчим поставил