77

    – Я ответил, что нет.

        – И что тогда?

        – Тогда он сказал, что я – главный рэкетир, который стоял за спиной Нестеренко.

        Аршаков критическим взглядом окинул хрупкого, голубоглазого молодого человека, с глазами, перекатывающимися под тонкой дужкой очков.

        – Иванцов, защищая меня, рассказал какуюто чушь, что, мол, Нестеренко тоже вымогал у меня деньги и что часть денег, данных Иванцовым, принадлежала мне. Миклошин спросил, так ли это.

        Аршаков хмыкнул.

        – Миклошин, значит, не спросил, почему вы были в кабинете, а сразу рассказал вам про объяснения Иванцова?

        – Да.

        Глаза Аршакова при этом известии сверкнули, как тормозные огни автомобиля, узревшего неожиданный дорожный знак.

        – Ему мало того, что заявил Иванцов, – сказал Шакуров, – он пойдет ко всем приятелям Валерия и станет от них требовать показаний о вымогательстве, угрожая обвинением в соучастии.

        – Вы дадите эти показания? – Не знаю.

        – Где сейчас можно найти Нестеренко? – Не знаю.

        – Он звонил вам? Сообщал чтото?

        – Нет. – Когда лжете, не прикрывайте рта рукой.

        Шакуров в ужасе отдернул руку.

        – Я не знаю, где Нестеренко!

        – А с кем он повздорил, знаете?

        – Нет. – Вы совсем не умеете врать, Александр Ефимович. И как вы только делаете деньги?

        – А я не на вранье делаю деньги.

        – С кем повздорил ваш друг?

        – Почему я должен вам верить?

        – Хотя бы потому, что я отпустил Нестеренко, когда любой из моих коллег был бы рад посадить несомненного убийцу. У нас, знаете ли, план по раскрытию преступлений, о чем начальство мне и напомнило полчаса назад.

        – А если я скажу, Вазген Аршалуисович, что вы выпустили Нестеренко затем, чтобы утопить его с головой. Если б вы его не выпустили, я бы нанял ему адвоката, и его бы оправдали, – а вы его выпустили, и теперь он в розыске как особо опасный преступник!

        Аршаков помолчал.

        – В результате того, что я отпустил Нестеренко, у меня отобрали дело, закатили мне строгача и передали расследование человеку, в котором совести меньше, чем мяса в общепитовском гуляше. Если я не докажу, что был прав, отпустив Нестеренко, то я по уши в дерьме. Такой аргумент вас устроит?

        Шакуров молчал. Чайник на плите начал волноваться и посапывать.

        – Кто наехал на Нестеренко?

        – Это не на него наехали, – сказал Шакуров, – а на меня. Два дня назад. Пришел один в офис и потребовал денег. Валерий начистил ему морду. Позавчера Валерий был у меня, и они разбили его машину прямо на наших глазах. Валерий побежал за ними и вернулся только утром. Вы видели, на что он был похож.

        Аршаков покачал головой. – Значит, и наехалито даже не на него… – пробормотал он, – а кто?

        – Я вам не скажу.

        – Почему?

        Шакуров уткнулся глазами в скатерть.

        – Александр Ефимович. Я прекрасно понимаю, почему Нестеренко молчал. Он хочет сам разобраться со своими клиентами. Вы понимаете, что это кончится одним из двух: либо его убьют, либо он разберется так круто, что получит пятнадцать лет стротого режима. Но выто интеллигентный человек! Вамто не кажется, что пятнадцать лет строгого режима для вашего приятеля – лучше, чем разговаривать с шерстяными!

        Шакуров молчал.

        – Или вы боитесь за свою шкуру? Вы думаете: «Если я назову их имена, меня зарежут, как барана, а если не назову, то худшее, что со мной случится, – меня, как барана, остригут?»

        Шакуров вскочил: – Убирайся!

        – Ты понимаешь, что ты приговариваешь Валерия к смерти своим молчанием?

        Шакуров схватился за телефон.

        – Или вы уберетесь отсюда, или я позвоню этой суке Миклошину и скажу, что вы вмешиваетесь в расследование.

        Аршаков закусил губу.

        – Ну и дрянь же ты, Александр Ефимович, –