трех нищих самого гнусного вида, усаживал
их на серебряную скамеечку и лично мыл ноги.
Пока Шаваш смотрел, меж толпы появился паланкин, сопровождаемый
четырьмя слугами. Слуги несли в руках желтое знамя и перевернутые
деревянные алебарды. Распахнулись красные ворота, - паланкин внесли
внутрь. Перед глазами Шаваша мелькнули фонтаны, розовые колонны утопающего
в зелени дома, и Андарз, идущий по дорожке навстречу гостю. Человек
высадился из паланкина, словно драгоценный кувшин. Он был одет в строгий
кафтан без знаков различия. Голову его украшала красная рогатая шапка, -
знак траура.
- Осуйский посланник, - сказал кто-то за спиной Шаваша.
- Удивительное дело, - добавили - вчера арестовали всех менял в Синей
слободе, а Осуйских купцов пускают через красные ворота.
- А что это он в трауре?
- А племянник у него позавчера умер, - забасил стоящий впереди Шаваша
человек, видимо, грузчик в Осуйском квартале. - Этот племянник год назад
уплыл к Белым варварам, и пришло известие, что его корабль утонул. А
племянник, оказывается, выплыл, месяц назад явился в столицу: весь в
болячках, ухо драное, - вот болячки вздулись, и он помер. Нежный дядя
ругался: лучше бы, говорит, ко мне корабль вернулся, чем этот оболтус!
- Страсть к стяжанию, - сказал кто-то, - губит тела и души. Море боги
сделали для рыб, а не для людей, нечего по морю-то плавать.
- А еще кто-нибудь спасся?
- Еще один человек спасся, хозяин корабля - Ахсай.
- А ведь этого Ахсая вчера ночью убили: эк их всех!
Кто-то кинул в посланника редькой, но не попал.
Тут ворота закрылись, скрыв от толпы фонтаны и флигеля, и паланкин с
желтым знаменем и зеленым кругом, на котором черные точки складывались в
уже знакомую Шавашу надпись: "Государство есть общество, употребляющее
деньги".
Стемнело. На вершине стены зажгли масляные плошки. Шаваш обошел стену
кругом, взобрался на орех, и спрыгнул в дивный ночной сад, полный неясными
шорохами и дальними вскриками гостей.
Шаваш забился под куст и стал смотреть.
Красные факелы отражались в черной, как оникс, воде прудов, и белые
лебеди, разбуженные музыкой и шумом, плавали за лодками, в которых сидели
нарядные люди, и яства на столе были такие редкие, что даже поглядеть, не
то что съесть боязно. Веселье разгоралось все сильней и сильней:
засвистели флейты, чиновники стали хватать девиц и крутить их вокруг
головы, юбки девиц разлетались так, что видны были их белые бедра. Один из
чиновников упал, а девица на него села.
- Гасите факелы, - закричал кто-то.
Шаваш испугался, что все дело кончится общей свалкой, как у них в
деревне.
Но тут Шаваш заметил, как господин Андарз, в длинном шелковом платье,
покинув пирующих, засеменил в сопровождении спутницы к мраморному гроту,
увитому струящимися по воздуху лентами и зеленью. Мгновение, - Шаваш
скользнул, как белка, меж кустов, меж известковой стены и плетей ипомеи, и
оказался в темном гроте раньше ничего не заметившего Андарза.
Господин Андарз и его спутница вошли в грот. Императорский наставник
укрепил фонарь в форме персикового цветка, бывший с ним, на серебряной
подставке, а девица села на край розового ложа и принялась стаскивать с
себя юбку.
- Ой, - вдруг сказала девица, - тут кто-то есть.
- Да кто тут может быть, - сказал Андарз.
- Опять эти ваши выдумки, - капризно сказала девица.
Андарз, усмехнувшись, взял фонарь и наклонился над ложем:
действительно, под розовым одеялом, обшитом кружевами, лежало что-то
некрупное. Лежало и дышало.
- Тьфу, - сказал Андарз, - эти ручные лисицы.
