Иршахчана. Поэтому я пошел за телом так, чтобы меня не
было видно. Я подумал: "Хорошо бы укрыться под мостом, чтобы государь
Иршахчан меня не увидел, а если государь видит сквозь камень, то я хотя бы
укроюсь от глаз случайных соглядатаев." Я пошел за телом, пока его не
занесло под мост. Там я стал копаться в мертвеце, и вытащил из него
кошелек и золотой бубенчик, а из сапога, - вот эти бумаги. Это мне совсем
не понравилось. Я подумал: "Ба! Если этого человека убили, но не ограбили,
- как бы на того, кто украдет этот кошелек, не повесили убийства!"
После этого Шавашу ничего не оставалось, кроме как рассказывать
дальше. Шаваш кончил, Нан покачал головой, будто удивляясь, и сказал:
- Стало быть, ты поступил в дом Андарза, чтобы разыскать документ, за
которой Ахсай собирался платить деньги. Четверо могли его похитить:
пасынок Андарза, эконом Дия и оба секретаря. Кто из них, по-твоему,
виноват?
- Я думаю, - сказал Шаваш, - что виноват Иммани.
- Почему?
- Он меня не любит.
- Это серьезный довод, - сказал Нан.
Они помолчали, и Шаваш спросил:
- А что, нельзя арестовать всех четверых?
- Нет, - сказал Нан, - если бы это были четыре лавочника или четыре
нищих, я бы, конечно, арестовал всех четверых и кончил это дело. Но это
четыре высоких лица, и их просто так арестовать нельзя.
- Жалко, - вздохнул Шаваш, - что высоких людей нельзя арестовать, как
маленьких. Все было бы гораздо лучше, если бы с высокими людьми можно было
поступать также, как с маленькими.
- Сдается мне, - сказал Нан, - если бы маленьких людей нельзя было
арестовывать просто так, как и высоких, все было бы еще лучше.
Между тем за всеми этими варварами мы совсем забыли о городе Осуе,
где каждый свободен и богат, и о его консуле Айр-Незим, а этот город
играет немалую роль в нашем повествовании.
В царствование государыни Касии казна империи заняла у осуйского
банка этак миллиона два золотых монет, под самые незначительные проценты,
причем банк процентов, собственно, и не требовал, а довольствовался тем,
что получал вместо них, каждый год, какое-нибудь полезное право: право на
монопольную торговлю солью в провинции Чахар, или на монопольный вывоз
инисского льна, и тому подобное.
Но вот советник Нарай запретил ростовщичество, и ему показалось,
конечно, обидным платить заграничным ростовщикам такие проценты, за
которые собственным ростовщикам клеймили лоб.
К тому же осуйский консул держался очень вызывающе. Как-то на приеме
у Ишнайи он рассуждал о храбрости варваров. Нарай подошел к беседующим и
сказал:
- Сдается мне, что тетивы луков, которым стреляли ласы, были проданы
им Осуей.
- Мы, - ответил консул, - продаем то, на что есть спрос. Ласам мы
продаем лубяные тетивы для луков, а вам, господин Нарай, можем продать
конопляные веревки для виселиц.
А другой раз Айр-Незим сказал так: "В империи теперь два государя,
одного зовут Нарай, а имени другого я что-то не упомню".
Все были шокированы таким поведением, и решили, что господин
Айр-Незим зря распускает свой язык, и что Осуе теперь не видать процентов,
как собственных ушей. Но мало того, что Нарай решил не платить процентов!
Он представил государю смету доходов, которые Осуя получила от соляных и
шерстяных монополий, и по этой смете с хитрой арифметикой вышло, что не
только и проценты, и основную сумму банк давно получил, но что он еще и
нажился за счет казны на двадцать три миллиона, и что хорошо бы эти
двадцать три миллиона получить обратно. Документ был совершенно хамский,
хотя и весьма талантливый, и Айр-Незим просто
