которые они бы осуществили, если бы были в
состоянии; ибо часто, если не накажешь подозрительного, потом уже не сможешь
наказать тирана. "Разве неясно, -- восклицал он, -- что человек этот раздает
деньги народу, чтобы купить его любовь, и рвется к тирании!"
Клеарх на это везде говорил: "Я, однако, раздаю народу собственное
имущество, а Метон хочет раздать чужое. И если первое называется щедростью,
то второе издавна называется грабежом!"
Архестрат, встревоженный столь явным честолюбием и видя, что Клеарх
окружил себя людьми, более преданными ему, чем закону, попытался
воспрепятствовать выводу колонии в совете шестисот, но увидел, что юноша
свой молодой возраст, запрещавший ему доступ к общественной должности,
обратил из недостатка в преимущество. Дело в том, что по настоянию
Архестрата в совете шестисот заседали как старые роды, искони владевшие
землей, так и люди, недавно обогатившиеся через приобретательство. Так как
Клеарх не выступал публично, а скорее беседовал с глазу на глаз, то с людьми
новыми он рассуждал, что бедность не должна быть ни препятствием для
человека трудолюбивого, ни источником выгод для бездельника. А людям
родовитым на упреки в расточительности отвечал: "Мои предки основали город,
что же мне подражать новым богачам, которые зарятся на имущество знати, а
свое не спешат раздавать? Они нажили свое добро обманом и мошенничеством,
что ж хорошего в их власти?"
Тогда-то неожиданно для всех Архестрат вынес вопрос о войне на
обсуждение всех граждан.
Семнадцатого таргелия созвали народное собрание, и первым говорил
Метон, размахивая по обыкновению руками и громко вопя.
М е т о н. Народ, доколе будешь ты обманываться и вместо свободы дома
завоевывать для богачей земли за морями? Не так давно затеяли они войну с
тиранами Боспора, и что же? Люди бедные заложили земли и дома, чтоб купить
оружие, и одни лишились жизни под Херсонесом, другие -- отеческого
имущества, скупленного задешево в Гераклее.
Неужели вы допустите, чтобы деньги, собранные для войны, опять были
утаены олигархами и послужили обогащению богатых и обнищанию бедных?
Если бы голосовали тотчас после речи Метона, то, наверное, не нашлось
бы ни одного желающего записываться в колонисты. Многие плакали и кричали.
Клеарху долго не давали говорить. Наконец он вышел перед народом, укрыл
пристойно руки полами плаща и сказал так:
-- Клянусь Зевсом, Метон, тебе трудно угодить! То ты порицаешь меня за
щедрость, то упрекаешь в стяжательстве, словом, сам не знаешь, как опорочить
соперника.
Нечисто туг дело! Можешь ли ты поклясться, что возражаешь против этой
войны, думая лишь о благе народа? Или же ты просто подкуплен варваром
Ариобар-заном, который опасается за свои владения и везде поощряет
демагогов, полагая, что их власть приносит персам наибольшую выгоду?
Или же тебя всего больше страшит согласие, возникающее между гражданами
во время войны?
М е т о н. Клянусь, я думаю лишь о поборах с народа!
К л е а р х. Хорошо же! Тогда поручите эту войну мне, я сам заплачу
наемникам, так что расходы понесу я, а выгода достанется всему городу!
Предложение это было столь неожиданно для всех, что народ, какой-нибудь
час назад требовавший не допустить войны, тут же принял решение о выводе
колонии.
В городе только и было разговоров о предсказании Аполлона и храме
фригийского бога, где молодого полководца ждет победный венок. Помимо
наемников множество гераклеотов записывалось в войско, будучи обязано
Клеарху в хорошем и в дурном. Но тут неожиданно