оправдывались тем, что половину ворованного отдавали аравану
Арфарре...
Вдруг Арфарра поднял голову и спросил:
-- А что, говорят, у вашей госпожи пропал ее розовый сапфир?
"Колдун", -- изумился секретарь, но тут же опомнился.
-- Подпишите, -- сказал он, -- и вам сохранят жизнь. Господин министр не
желает, чтобы за палачом тянулась слава мученика. Он не так кровожаден, как
вы.
-- Вы лжете, -- с досадой сказал Арфарра.
-- Допустим, я лгу, и жизнь вам не сохранят. Но ведь вы радеете о пользе
страны. Как же вы можете допустить, чтоб народ клеветал на государство: оно,
мол, расправляется с честными чиновниками?
Арфарра покачал головой.
-- Вы правы, но я этого не подпишу.
Секретарь только расхохотался.
Ночью, в темном и сыром каменном мешке, избитый и окровавленный, бывший
араван Арфарра горько плакал.
Он соврал государю.
Он не смог сделать в части государства то, что можно сделать только со
всем государством.
Он проиграл не сегодня утром, а год назад, в Иров день, когда побоялся
расправиться с Даттамом силой и решил обойтись указами.
Он полагал: фабрика закроется сама, если запретить ввоз шерсти из страны
аломов, расселить наемных рабочих по цехам и общинам, предписать выращивать
на полях хлопок и коноплю, а крестьян ссудить ткацкими станками.
Сначала все шло хорошо.
Даттам убрал из мастерской жаровни, стал шлихтовать нити в отдельном
сарайчике, и платить рабочим втрое больше.
Арфарра поразился, сколько труда Даттам крал у людей, и был доволен
повышением платы, -- еще два месяца такой работы, и храмовый торговец будет
разорен совершенно.
Арфарре донесли: в отчаянии Даттам прибег к магии. Ищет, как сократить
число рабочих рук. Хочет брать силу не от человека, а от пара или воды. Но у
Даттама ничего не вышло. Да и старался-то он едва ли не по намеку
чужеземцев, доставивших Арфарре столько напрасного страха.
Ему донесли: алхимик, отец Кедмераг, никогда не любивший ни Даттама, ни
промышленную науку, из одной ненависти к Арфарре поклялся вырастить овец в
реторте.
Овец Кедмераг не вырастил. Но из тех же азотных эфиров клетчатки, из
которых делают гремучие смеси, он сделал искусственный шелк. Искусственный
шелк был в шесть раз дешевле настоящего. Арфарра знал: сколько ни наказывай,
-- крестьяне норовили не только загубить насаженную им туту, но и старые
деревья вырубали.
Зато семена хлопчатника и конопли, розданные араваном, дали богатейший
урожай. Треть этого урожая скупил Даттам по цене втрое больше справедливой,
-- и пустил клетчатку на производство невиданного искусственного шелка.
Арфарру знобило, грубая рубаха липла к иссеченной спине, блохи неслышно
прыгали из гнилой соломы. Арфарра плакал, понимая, что империя была
смертельна больна, и как распутная черная Шевера требовала крови собственных
жрецов.
Арфарре донесли как-то шутку Даттама: "Господин араван считает
государство -- богом, чтобы считать себя божьим сыном."
Что ж -- бог вправе требовать любой жертвы, даже бесполезной, даже такой,
которой не искупить вечного греха людей перед Небесным Государем.
Арфарра плакал, понимая, что подпишет все, даже обвинение в шпионаже: сам
он добился б такой подписи за неделю.
Через месяц, однако, первому министру доложили, что узник уже вполне
плох, но крепится. Тот усмехнулся и опять послал своего секретаря. Секретарь
сказал:
-- Мы забыли самое существенное. Вы солгали государю, будто велели сажать
хлопок из заботы о крестьянах. Вы делали это из дружбы с Даттамом, -- и,
пока вы искореняли честных чиновников, этот человек продолжал сосать кровь
народа.
Арфарра закрыл глаза
