Даттам и махнул рукой в глубину сада. -- Это все
-- дареное, даже не краденое. За эти двенадцать лет вы так и не нажили своим
трудом ни гроша. Весь ваш капитал был -- народное мнение. Ненадежный
капитал. И если вы не лжете -- то сегодня вы прогорели. А если вы лжете --
то вы опять бунтовщик, и на этот раз с вами, надеюсь, не будут церемониться.
И Даттам побежал прочь из сада. На пути ему попалась, вся заплаканная,
жена наместника, дочка желтой куртки.
-- Господин Даттам, -- закричала она, ломая руки. -- Ведь он это все,
чтоб меня извести! Я знаю, в своих доносах государыне он первым условием
поставил: развод, развод...
x x x
Настоятель храма Шакуника глядел с широкой террасы через подзорную трубу.
Быстро смеркалось, вечерние цветы пахли все сильней.
Далеко-далеко красный кирпичный амбар притих, не сопел и не вздрагивал.
Паром и лодки ушли на другой берег. На мосту через реку, вытекавшую из
озера, переминался народ с вилами и хворостом. Ворота за мостом были
заперты. Народ терпеливо ждал, уважая традиции. День -- время живых, ночь --
время мертвых. День -- время покорности, ночь -- время восстания.
В ядовито-синей озерной воде плавало красное заходящее солнце. Вдалеке по
стеклянистой дороге скакал отряд всадников.
Впереди человек в камчатом кафтане с золотыми пчелами, с золотой плетеной
тесьмой, -- платье аравана. Ферязь спутника -- холодная, лазоревая, кисть с
яхонтом, завязки тоже яхонт на шести концах, -- личный уполномоченный
государыни, и, между прочим, отменный математик, гордость столичного храма
Шакуника. Толпа ворчала, но расступалась. "Успеют или нет", -- подумал
настоятель, сбегая по ступенькам.
У ворот отец Кедмераг, бледный, шептал Арфарре на ухо:
-- Храм -- это неважно, фабрика -- неважно, -- шептал он. -- Склады -- вы
же знаете, там динамит, там акролеин, а они все палить будут. И лаборатории
-- там же дивные вещи...
Всадники рассыпались по храмовой территории вслед за монахами. Темнело.
Столичный уполномоченный сполз раскорякой с седла и протянул настоятелю
бумагу.
-- Донос наместника Рехетты в столицу, -- сказал он. -- Писан час назад.
Копия. Оправдывает народный бунт против храма Шакуника. Пишет: "Храм
Шакуника убил изменника Баршарга, чтобы занять его место. Разве может народ
стерпеть такое? Если народ встанет на защиту государя -- можно ли не
восхищаться народом?"
-- Где Даттам? -- спросил Арфарра.
-- Уехал с утра в город, -- ответили ему. -- И не возвращался.
Солнце тонуло у стены, а напротив, под ногами толпы, на синей воде
оттиснулась бледная, как плохо намоченная печать, луна Галь. Толпа
удовлетворенно ворчала.
-- Да задержите же их как-нибудь, -- простонал настоятель.
Араван Арфарра велел распахнуть ворота и громко закричал, что власти
провинции и посланец государыни готовы выслушать обвинения народа.
Сквозь толпу протиснулись десяток простолюдинов, казенный писец, землемер
с красным носом, да оборванный монашек-шой.
Араван Арфарра и отец Дох, математик, уселись посреди резной террасы.
Двенадцать народных истцов встали слева, монахи, ответчики, -- справа.
Степенный шорник, видя, что никто его не прерывает, говорил все смелей и
самозабвенней.
-- Вся провинция знает: это злые духи открыли шакуникам тайны красок и
механизмов. Храмовые торговцы ходят до страны мертвых, золото храма намыто
из подземных рек.
Кто-то в небе надышал на печать луны Галь, и она стала совсем отчетливой,
а в толпе вместо людей стала одна темнота и факелы.
Маленький послушник проскользнул на террасу и склонился к уху настоятеля.
"Мастерские под охраной, -- прошептал
