конце концов, ничто, кроме здравого смысла, не мешало словам человека
со звезд быть правдой. Араван Баршарг не имел пока права поступить так, как
если бы слова были правдой -- но надеяться-то он на это мог.
-- Законы империи, -- продолжал араван, -- натравливали бедняков на
богачей, чтоб богачи не отобрали власть у чиновников. Теперь бедняка и
богача должна объединить ненависть к прежним законам. Принципы управления
заставляли местных чиновников шпионить друг за другом. Теперь у нас общий
враг -- чиновник столицы. Между нами и империей не может быть мира. Это все.
Араван сел. Секретарь в углу доскрипел пером и замер. Порыв ветра донес
заливистый хохот стражников, и запах жареного жертвенного мяса смешался с
ароматом "мира и спокойствия". Настоятель недовольно потянул за кисточку,
створки витража схлопнулись и засияли заколдованными хрустальными цветами. С
высоких мраморных стен на аравана укоризненно глянули мудрые чиновники.
Чиновники в малахитовых кафтанах мерили зерно, которое несли им в кувшинах
улыбающиеся крестьяне, и выдавали взамен без меры справедливость и
спокойствие. Всякий горазд сменять кувшин -- на кафтан, но только чиновник
умеет сменять кувшин -- на справедливость. Улыбающиеся крестьяне водили
хороводы средь праземовых и яшмовых полей. Золотое зеркальное солнце,
ощетинившись лучами, катилось по потолку с улыбкой Иршахчана.
Розовый, тонкий, как девушка, секретарь скользнул к Даттаму и тихо
зашептал ему что-то на ухо. До аравана долетело: "Требует, чтоб вы вышли...
сию же минуту". Глаза Даттама бешено сузились, и он что-то прошипел
секретарю. Тот испуганно сгинул.
Наместник Рехетта грузно заворочался в кресле, но так и не встал, а
только выудил из рукава платочек и промокнул широкий лоб. Зеленые его глазки
забегали по сторонам и наконец уперлись в жертвенник судье Бужве. Отдуваясь,
Рехетта заговорил:
-- Здесь много было сказано о выгоде и мало -- о справедливости.
Двенадцать лет назад мы поднялись, чтобы уничтожить слово "выгода". Я старый
человек. Я скоро умру, и когда я предстану перед судьей Бужвой, он накажет
меня, если я не успею сделать то, что начал двенадцать лет назад. Два месяца
назад экзарх Харсома велел схватить моего секретаря. Харсома решил, что мой
секретарь -- шпион государыни Касии, что это он передал инспектору из
столицы документы о моей якобы провокаторской роли в восстании. Харсома
ошибался. Документы были переданы по моему приказу. Харсома думал устроиться
так, чтобы каждый был злобен и корыстен, а государство процветало. Этого
никогда не выйдет! По крайней мере, до тех пор, пока люди способны быть
людьми, а значит -- поступать бескорыстно, как велят законы Иршахчана и
указы государыни Касии. Я -- за то, чтобы примириться с законным
правительством.
Рехетта умолк.
-- Я -- только бедный монах, -- сказал настоятель-шакуник. -- Не мое
дело, -- судить о законах ойкумены, мое дело судить о Небе и Храме. Голова
храма -- в Варнарайне, члены его -- по всей империи. Нам жалуются отовсюду:
в столичном храме Шакуника -- стражники на постое, медные рудники Шукки --
окружены войсками. Зачем мясо, если не на чем жарить, зачем товар, если
негде продавать? Что мы будем делать с храмовыми мастерскими, если рынок
империи для нас будет закрыт? Я -- за то, чтобы примириться с законной
государыней.
Арфарра был краток:
-- Господин Баршарг! В справедливом государстве не должно быть трех родов
преступников, как-то: взяточников, землевладельцев, и торговцев. Оставив в
живых богачей, вы лишили себя уважения народа, попытавшись отделиться
