Дом понемногу превращался в замок. Стена
защищала, однако, не столько от неприятеля, сколько от постановления об
аресте, и не столько от постановления об аресте, сколько от народного гнева.
Стена шла по берегу озера, а на другом берегу шли склады, красильни и
несколько длинных красных амбаров с прорубленными окнами: шерстяная фабрика.
Работа кипела. Завод шипел и вздрагивал, как мягкое звериное брюхо.
Умирала в реке отравленная анилином рыба, и свалявшаяся пена билась по краям
отмелей. В цехах плавала шерстяная пыль, разъедая руки ткачей и лишая их
мужской силы, и близ шипящих чанов с мездряным клеем бабы с распаренными
глазами шлихтовали нити основы, а Даттам, запершись с молодым изобретателем,
обсуждал небывалую штучку, -- проект станка, который будет работать не от
силы человека, а от силы пара, наподобие старинной игрушки, известной еще со
времен пятой династии.
Здесь находилось одно из последних звеньев затеянной Даттамом
производственной цепи. Первой было королевство, где только и могли пасти
овец и лам, -- в империи всякая попытка согнать крестьян с земли, превратив
ее в пастбище, неминуемо окончилась бы одним из страшных крестьянских
бунтов, за которым последовали бы оргвыводу сверху (раз крестьяне бунтовали,
значит их обидели!), да и населены варварские горы были не в пример реже. А
затем -- империя, где искусные ремесленники превращали привезенную шерсть в
разноцветные ткани. И -- центр всей этой цепочки -- Даттам, Даттам, без
которого гигантское колесо фортуны -- шерсть -- деньги -- шерсть соскочило
бы с оси и завертелось впустую. Глупые сеньоры в диких горах Варнарайна не
знали бы, что делать с таким количеством шерсти, а ремесленники империи не
знали бы, откуда взять сырье.
Над красным заводом висело знамя: лама, а на ламе тюк с ее собственной
шерстью. По утрам туда собирались люди в одеждах монастырских послушников.
Надо сказать, что ремесло ткача всегда было причастно чародейству, а
Даттам и вовсе распускал слухи, что Заводы -- заколдованное место, что
постороннему туда нельзя, как под землю, и что красный глаз на потолке
доносит, как люди работают.
Это действовало: были такие, которые отказывались от самоубийства, потому
что все равно Даттам разыщет их у свояков в подземном царстве и приведет в
амбар обратно.
Только здесь Ванвейлен мог воочию оценить всю страшную мощь храма, и
лично Даттама.
Храм возрос еще лет двадцать назад на том, что в стране, лишенной частной
собственности, он стал единственной внегосударственной огранизацией,
дававшей деньги в рост и осуществлявшей, благодаря множеству местных храмов,
платежи между провинциями. В стране, где скопленное подпольным богачом
состояние не переходило по наследству к сыну, храм гарантировал передачу
наследства, если и отец, и сын становились монахами. Бывало и так, что храм
спасал имущество арестованного, записав его задним числом в монахи.
Здесь, в Варнарайне, после того, как экзарх разрешил все, что можно было
разрешить, не плюя прямо в глаза законам Иршахчана, хозяйство храма было
организовано с леденящей, пугающей душу четкостью.
Все земли на тысячи шагов вокруг были куплены шакуниками, но эта покупка
была произведена столь хитро, что налоги, причитающиеся с владельцев земли,
по-прежнему уплачивались старыми хоязевами. Эти-то бывшие хозяева, чтобы
взять деньги на уплату налогов за землю, которая больше им не принадлежала,
и нанимались работать в храмовые мастерские.
Финансовая мощь храма была огромна. Даже здесь, в Варнарайне, самой
надежной монетой были не бумажные деньги империи и не новые золотые,
