бабе! Иметь полную свободу, издавать
законы, какие хочешь, а в постели -- упреки и ревнивые слезы!
К тому же иные ее приближенные! Что за радость молодой женщине держать
при себе выживших из ума сморчков -- только и плачутся о нарушенных заветах
Иршахчана. Хотя насчет экзарха Харсомы они, конечно, правы. Одно дело --
извинять слабости друзей, другое -- позволять всякой сволочи грабить народ,
как Харсома...
x x x
Караван Даттама погрузился на баржи и поплыл вниз по Левому Орху.
Клайд Ванвейлен понемногу оправился от болезни, но так и лежал в плетеной
комнатке, завешанной ширмами и циновками из шелковой травы, необыкновенно
мягкими, тонкими, ценившимися выше инисских ковров.
Ему было все равно.
Его, человека из мира, который был впереди -- обыграли и унизили.
Человек, которому он верил, приказал убить его, как кутенка. Человек,
который ему доверился, был убит.
Арфарра вызывал у него ужас, и еще больший ужас вызывал хозяин Арфарры,
наследник престола, экзарх Харсома. Ванвейлен не сомневался: человек,
устроивший свои дела за рекой о четырех течениях, устроит их и в Небесном
Городе, и небесный корабль не упустит. О! Господин Арфарра, способный на
все, когда речь шла не о его личных интересах, был лишь свойством и
атрибутом своего хозяина, как иные боги -- лишь свойства Единого...
Предприятие казалось безнадежным. "Мы едем в тоталитарную страну, --
думал Ванвейлен, -- где непонятно кто хуже -- экзарх или храм, к разбитому
корыту, на котором наверняка не сможем улететь, и еще вдобавок выбрали время
очередного государственного переворота!"
Но Ванвейлену было все равно.
Он помнил мрачную шутку Даттама насчет того, что в тюрьмах империи не
сидят, а висят, и про себя решил: зачем молчать, ну их к черту, пусть
подавятся всеми техническими тайнами, какими хотят, пустят их на расширенное
воспроизводство чудес.
Многое в экипаже изменилось. Головокружительная карьера королевского
советника Клайда Ванвейлена завершилась столь же головокружительным
падением.
Хозяином каравана слишком явно был Даттам, а Арфарра находился, в
сущности, на положении почетного пленника. И земляне слушались Сайласа
Бредшо, друга Даттама, а впрочем, и сами имели свое мнение.
x x x
Вечером четвертого дня плавания бледный, отмокший какой-то Ванвейлен
впервые сидел с Даттамом на палубе под кружевным навесом и играл в "сто
полей". Вечерело, Где-то на левом берегу пели песню о пяти злаках и четырех
добродетелях. Деревня на берегу была подтоплена и порушена: только шпиль
городской управы торчал высоко-высоко. Экзарх Варнарайна, отец народа,
казнил бунтовщика Бажара и успокоил провинцию, но дамбы, разрушенные в
верховьях, восстанавливать не стал.
Ванвейлен сделал ход: через плечо его кто-то протянул руку и переставил
фигурку на соседнее черепаховое поле:
-- Я бы пошел вот так.
Ванвейлен, сжав кулаки, вскочил и обернулся. Перед ним, в зеленом паллии
и в сером полосатом капюшоне стоял Арфарра. Руки Ванвейлена тихонько
разжались. Он не видел Арфарру с ночи после Весеннего Совета, -- тот страшно
изменился. Он и раньше был худ: а теперь, казалось, остались лишь кожа да
кости. Волосы его совершенно поседели -- это в тридцать семь лет. Яшмовые
глаза из-за худобы лица казались втрое больше и как будто выцвели.
Оба молчали. Где-то далеко, на берегу, стал бить барабан у шпиля управы,
и вслед за ним страшно раскричались утки в тростниках.
-- Я очень рад, господин советник, что вы живы, -- сказал Арфарра.
"Господи, -- подумал Ванвейлен, -- что еще я прощу этому человеку?"
Сзади
