делает
потом. Надо поставить Гайсина на место, где его пороки способствовали бы не
только его личному обогащению, но и всеобщему благу.
Но, конечно, Бариша был прав насчет того, что у экзарха не было привычки
пугать людей, потому что чиновник с перепугу, что его когда хотят, тогда и
посадят, начинает вытворять вовсе неизвестно что.
И вот, спустя неделю после этого разговора, зашел господин Гайсин в сад
при малой городской управе, и видит: к коньку малого храма привязана
маслобойка, у маслобойки сидит молоденькая служанка и качает маслобойку, как
колыбельку. Господин Гайсин понял, что дурочка только что из деревни, потому
что кто же в таком месте сбивает масло? А вокруг, как положено, спеют
персики и сливы, виноград уже наливается бирюзой и яшмой, нежный пруд с
уточками и селезнями, мостики с бронзовыми перилами перекинуты подобно
радуге. Вечереет, и дневная жара спала, и воздух напоен ночными ароматами.
-- Ах, -- говорит Гайсин, -- какой прекрасный сад! Хотел бы я быть
белкой, чтобы порезвиться в его ветвях!
А новая служанка ничего не говорит, только качает колыбельку.
-- Ах, -- говорит господин Гайсин, -- как прекрасно это озеро, поистине
подобное небесному озеру! Хотел бы я быть удочкой, чтобы ловить рыбу в этом
озере!
А новая служанка ничего не говорит, только качает маслобойку и краснеет.
-- Ах, -- говорит господин Гайсин, -- как прозрачен этот ручеек! Я хотел
бы быть мостиком, чтобы изогнуться над ним.
Тут новая служанка, не переставая качать колыбельки, говорит:
-- Ах, сударь начальник, не подобает заниматься такими делами в таком
месте.
-- Гм, -- говорит господин Гайсин, -- однако это ты права! -- И даже
поразился такой тонкости в суждениях.
-- У меня, -- говорит девица, -- есть домик в Нижнем Городе, а садик при
нем -- не мой. И если бы этот садик был мой, я охотно пустила бы вас им
полюбоваться.
В общем, уговорились они, что вечером господин Гайсин осмотрит садик в
Нижнем Городе.
Садик ему понравился, он в садике нагулялся вдоволь, и рыбы в озере
наловил столько, что удочка его совсем устала, и повадился он в садик каждую
ночь.
И вот через месяц, на рассвете уже, слышит -- в дверь стучат.
-- Беда, -- шепчет женщина, -- ведь это мой благоверный отыскал меня в
городе.
Оглянулась: в комнате ширма, циновки, два ларя: большой и маленький.
-- Лезь, -- говорит -- в большой ларь.
Гайсин полез, ни жив, ни мертв, глядит в щелочку: вперся деревенский
мужик, ноги как пень, нечесаный, с солеными пятнами на рубахе, глядит на
стенку, а на стенке -- зеркальце, подарок Гайсина.
-- Ах ты, -- говорит, -- сука, спуталась, в город утекла!
Тут они стали ругаться страшно, вся улица сбежалась.
-- Ладно, -- говорит эта деревенщина, -- ты мне, порченая, не нужна --
пошли к судье на развод и добро делить.
А какое добро? Чугун, да медная ложка, да два резных ларя. Мужик все это
подцепил, на телегу -- и в суд. Гайсин лежит в ларе ни жив, ни мертв,
нагишом, и молится, чтобы ларь на людях не открывали. "Хорошо, -- думает, у
нас не варварские обычаи, не публичный суд".
Вот их развели. Мужик вцепился в большой ларь и кричит:
-- По справедливости большой ларь мой, а ты бери малый.
А женщина полезла ему в глаза, визжит:
-- По справедливости большой ларь мой, а ты бери малый!
А Гайсин лежит в ларе ни жив, ни мертв, потому что он узнал судью по
голосу, и думает: "Лучше бы у нас были варварские обычаи, чем попасться
господину Арфарре". Потому что Гайсин знал, что Арфарра плотской мерзости в
чиновниках не терпел.
Тут судья рассмеялся, подозвал стражника и говорит:
-- Если по
